Картины Бориса Владимировича Иогансона в советской живописи считались образцовыми, идеально соответствующими принципам социалистического реализма. Учился будущий живописец в Москве, сначала в художественной студии П. И. Келина в 1912 году, а после до 1918 года в Московском училище живописи ваяния и зодчества. В начале 1920-х гг. он уже нашел свое место в группе художников, поставивших традиции повествовательной передвижнической живописи на службу пропаганде новой, советской жизни - они себя называли АХРР - Ассоциация художников революционной России. В своем творчестве Иогансон обращался к наиболее ценимым в это время традициям русской живописи XIX века - наследию И. Е. Репина и В. И. Сурикова. Интерпретируя его, он вносит в свои произведения «новое революционное содержание, созвучное эпохе». Особенно известны две его картины: «Допрос коммунистов» (1933) и «На старом уральском заводе» (1937).

Борис Иогансон считал, что «…по картинам советских художников будет потомство судить о нашем времени…» и стремился к созданию произведений, рассказывающих о понимании мира его поколением. В 1933 году на большой выставке «15 лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии» всеобщее внимание привлекла его картина «Допрос коммунистов». Она сразу стала популярной. Прошли годы, уже рухнуло советское государство, но произведение все так же известно.

Полотно создавалось долго и трудно. Иогансон вспоминал: «меня лично преследовала идея сопоставления классов, желание выразить непримиримые классовые противоречия. Белогвардейщина – это особый нарост в истории, это сброд, где смешались и остатки старого офицерства, и спекулянты в военной форме, и откровенные бандиты… Каким ярким контрастом этой банде  были наши военные комиссары, коммунисты, являвшиеся идейными руководителями и защитниками своего социалистического отечества и трудового народа. Выразить этот контраст и являлось моей творческой задачей». Долго живописец не мог найти место действия и обстановку – «пробовал схватку, получалось плохо». Однажды вспомнил, как в самом начале 1920-х годов, когда служил в театре декоратором, видел пьесу – все забыл, а вот как стояла на сцене девушка в полушубке – запомнил. От этого воспоминания и начала «крутиться мысль». Лет пять спустя в Музее Красной Армии он увидел фотографии коммунистов и белогвардейцев – офицеры царской армии представлялись народу в крайне неприглядном виде. Это был второй толчок: «…я был ошеломлен разительным контрастом лиц: с одной стороны благородные, красивые, мужественные люди, с другой – отребье рода человеческого. Возникло естественное сопоставление». Так возникла мысль о юноше, как «символе мужества и стойкости класса пролетариев» и девушке, которых допрашивают белогвардейцы. «Где они могли находиться? Скажем в Сибири. Дальше мысленно уточняю обстановку: ясно, что генералы и офицеры занимали лучшее помещение в городе… Явственно представил обстановку: полы крашенные, на них дорожка лежит, в углу иконы, портрет Колчака. День морозный, окна заиндевели…» В первом эскизе все выглядело иначе, чем в окончательно варианте: коммунистка была в коротком полушубке и руки были связаны у нее, коммунист был худым, средних лет, ранен, живописная гамма – светлая. Но не было несокрушимости, незыблемости идейной силы, драматической экспрессии, противостояния - большевики терялись, зажатые офицерами с двух сторон. Эскиз был отвергнут!

Художник понял, что главным должна стать активность фигур коммунистов - «они должны раздавить белых». И художник начинает безжалостно «вычищать» детали, оставив лишь ковер и кресло, задвигая второстепенных персонажей в тень, гасит освещение. Иогансон вспоминал: «Как только я посадил в кресло жандармского полковника, все стало на место, и получился глубокий смысл: коммунисты, несмотря на то, что они в плену, наступают, а белые загнаны в угол».  Так революционная идея классовой борьбы обрела духовный статус символа эпохи, были выполнены требования, поставленные партией перед искусством – несомненная победа коммунистов.

Подобные«идеологически правильные» картины тиражировались. Авторское повторение своей картины, ставшей одной из самых  значительных в советском искусстве 1930-х годов, было исполнено Иогансоном спустя несколько лет. Предельно, до мельчайших деталей точно.

За окном темно-синяя ночная уличная мгла… В полумраке комнаты две группы – белогвардейских офицерови молодых коммунистов. Напряженная коричнево-красная колористическая гаммас отдельными яркими пятнами черного и ярко-синего цветасоздает ощущение тревоги. Свет, падающий справа и сверху на матроса и девушку, усиливает впечатление драматичности сцены. Руки матроса-большевика заложены за спину - они, очевидно, связаны, но стоит он независимо, внутренняя твердость характера и убежденность чувствуется и в девушке.Офицеры за столом представлены неприглядно, агрессивно, старинное золоченое кресло и богатый ковер представлены как символы уходящего бытия. Более половины всего пространства занимает красно-коричневый ковер, развернутый по диагонали. Подчеркнута резкая покатость пола, рождающая ощущение подавления противника.

Екатерина Шефер, филолог

Елена Ильина, искусствовед